Владимир Штеле
1. За рукава там будут цапать...
Бумаги – прочь!
На стол – закуски,
Бутылку беленькой и щи.
Не назовут поэтом русским,
Как ни хмелей, как ни пиши.
Так не пиши, допей бутылку,
В окошко крикни: «Всем - салют!»
А сам шагай на пересылку,
Там и обчистят, и пошлют.
Пошлют на самый крайний Запад,
Где русских низок бонитет,
За рукава там будут цапать,
Дразниться:
«Русский и – поэт...»
Я наличники ладил резные -
Свой, особый, узор вырезал.
Не писал я стихов для России,
Но любил её, коли писал.
Я не плакал,
прижавшись к берёзам,
Молотком по стамеске - тук-тук.
Проливал свои пьяные слёзы
Непутёвый старинный мой друг.
Буду бит или изгнан с позором,
«Был он кто?» -
станут все вопрошать,
Мне хотелось особым узором
Окна русских домов украшать.
Собирал свежих досок обрезки
И славянский заучивал слог,
А с собою таскал я стамески,
Как алкаш под полой – бутылёк.
Вам наличники ладил резные,
Хоть и всё наперёд уже знал.
«Ты любил меня?» - спросит Россия,
Да, любил, коль на русском писал.
Мастерил я с утра до заката:
Вот – узор, вот - корявый куплет.
Но боялся спросить: «А сама-то -
Ты любила меня или нет?»
3. Каля-баля
Позволено – от сих до сих.
Хотя бы дайте лист бумаги!
Я сочинял свой первый стих
Ни где-нибудь – в самом СибЛаге!
Зима трескучею была.
Слова: «Застудите ребёнка...»
Я сочинял: каля-баля,
А рядом - дымная шахтёнка.
Каля-баля, каля-баля, -
Ой в головёнке столько дури!
Чуть-чуть подрос, ещё сопляк,
Куда с отцом? В комендатуру.
Каля-баля! – чеканил слог,
Ругала мать: «Замолкни, ах ты!»
Перед крыльцом сибирский лог,
Родной язык, родная шахта.
Хотел всегда, чтоб – без вранья,
Да, но от правды мало толку.
По теме «Родина моя»
Я получил потом пятёрку.
4. Мой верстак
Они следят: что где не так,
Вот цепью – фобы,
дальше – филы.
Их не поставишь за верстак,
Дела у них – все точат вилы.
Что я любил?
Да свой верстак.
Строгал, поглядывая в оба.
И знал всегда: чуть-что не так –
Присвоят кличку русофоба.
Конечно, мелочь – ну плевок,
И не такое испытали,
Отец стерпеть всё это смог,
Посмертно деда оправдали.
Что я люблю? Да свой верстак,
И граммов сто ещё в субботу.
Кто я? Один из работяг,
Утрусь и снова - за работу.
5. Осень в Лаутербахе
Дедок за окошком плешивый
Ногтями стучит по стеклу.
Осенние пчёлы ленивы,
К домашнему липнут теплу.
А в доме – бутылочка граппы,
В саду - керамический гном.
Сползают медовые капли,
Зевает пчела перед сном.
Зевая, дедок за окошком
Вдруг вспомнил казахский аул.
Сонливой пчеле: «Мантафошка», -
Беззлобно на русском шепнул.
Там тоже, наверное, осень,
Кобыла в хлеву: «Иго-го!»
Там ранние снегозаносы
И степь, где, как здесь, - никого.
Там – дом.
Ну, а здесь – только домик.
Дедок за окном, как Кощей.
Жить можно, - есть пчёлы и гномик
С улыбкой до самых ушей.
6. Шлафрок
Дожди. Не выйти за порог.
Сломались разом в небе краны.
Надел я стёганный шлафрок,
Стал чёрный чай мешать в стакане.
И показалось – занемог,
Вчера охрип я в караоке,
А ночью мне приснился Бог
В таком же стёганном шлафроке.
Со мной садился он за стол,
Просил подать овсяной каши,
Смеялся: «Старый ты осёл,
Вот приберу – тогда попляшешь».
Мне показалось – занемог.
Вода – по трубам водостока.
Сидеть, молчать, дверь – на замок
И запахнуть полу шлафрока.
А дождь осенний шёл и шёл,
В окошко бил когтистой лапкой.
Как старый я сидел осёл,
Смотрел на стоптанные тапки.
И сколько тут мне куковать -
Год, два иль три по крайней мере?
Чтоб сон себе растолковать,
Пришлось принять стаканчик шерри.
Господь, я понял Твой намёк
Про испытанья и потери.
Вот только где Ты взял шлафрок,
Как у меня, с пятном от шерри?
7. И снова хочется домой
Домой!
Tуда, в Тмутaракань,
Где в горенках вздыхают пряхи,
И где зимою шьют рубахи,
Узором украшая ткань.
Туда, туда, в Тмутaракань,
Где мёд нальют в старинный кубок
И, заговаривая зубы,
Сивухи поднесут стакан.
Где спросят нараспев: «Чeво?»
Когда вся выпита сивуха,
И кулаком заедут в ухо,
А то – придушат бeчевой.
Потом ты скажешь: «Ни ногой -
Туда, где шьют зимой рубахи,
Где похотливо смотрят пряхи,
Туда, где блуд и мордобой».
Услышишь вслед: «Ты вот какой!
А мы-то - мёд тебе, сивуху!»
Забудется, как дали в ухо, -
И снова хочется домой.
8. Хороший день
То были брызги,
я подумал – слёзы,
Вокруг Россия?
Оказалось – нет.
Я шёл, хромая, вдоль речушки Лёзе,
Рассеянно смотрел на бересклет.
А дальше – куст
мышиного гороха
Повиснул над бурливою водой.
Ну нет так нет,
две родины – не плохо,
Хотя, конечно, нету ни одной.
Я шёл, хромая, вдоль речушки Лёзе,
К воде спустился,
где гороха тень.
Подумал – брызги,
это были слёзы,
Ненужные в такой хороший день.
9. Папиросы Казбек
Не поехал в Саратов к кузине,
Там, наверное, холод и снег.
Я угрюмо в альпийской долине
Закурил папироску «Казбек».
Мне в Саратов совсем неохота,
Здесь, в долине, и холод и снег.
Щёлкнул мой портсигар с позолотой,
С горки катит бревно дровосек.
Вновь раскрыл портсигар свой шикарный,
Снег и пепел покрыл сапоги,
А на крышке стоит портсигарной:
«Ты кури, сукин сын, лишь свои».
Вот исчез дровосек, стало тихо,
И под ёлкой уснула лиса.
Я немецкий ношу с собой штихель,
Чтоб по-русски на стали писать.
Может быть и поеду к кузине,
Хоть я знаю – там холод и снег.
Ну, а здесь ни в одном магазине
Папиросы не купишь «Казбек».
10. Пивная. Улица. Мечеть
Вот надо ж, - до чего дожился!
Зачем теперь велосипед?
Мне Зауралье – заграница,
И до Москвы – не ближний свет.
Как старый хлам лежат надежды,
Мечты – обёртки для тюков,
Зато – разъезды, переезды,
Там жил, тут был и был таков.
И декорацией бумажной,
Которой вспыхнуть и сгореть, -
Барак в окне пятиэтажный,
За ним немецкая мечеть.
А рядом, в переулке узком,
У кнайпы пареньки сидят,
И матюгается на русском
Там бундесверовский солдат.
Сейчас пробьют часы четыре,
За биржей солнце догорит.
И сколько же теперь в Сибири?
А двадцать два иль двадцать три.
Оттуда слышу звук тальянки,
Там будто свадьба за столом.
А тут французик с итальянкой
Торгуют пиццей и вином.
Потом тишайшие соседи
Затеют резать свой салат.
И мимо, на велосипеде, -
Тот бундесверовский солдат.