Игорь Шестков
Козлы
Отклик на статью Владимира Батшева «Вопрос дня» (ЛЕВ 184).
Странно, я хоть и пишу, но не считаю себя писателем.
Я в общем-то против литературы как таковой, против бесконечных словоизвержений самоупоенных нарцисов. Я – за простую жизнь, за людей.
Для меня главное – не буковки-словечки-повести-романы, а та особенная лирическая реальность, или внутреннее кино, которое ими порождается в сознании читателя. Не на бумаге и не на мониторе – сокровище литературы, а там, в мозгах читателя.
Светлые острова. На которых живут литературные герои и растут словесные пальмы.
...
Мне нравится то, что Батшев отстаивает очевидное право эмиграции на существование и на полноценное творчество. Мне нравится и то, что он поливает постсовейскую подпутинскую литературу и заодно и тамошнего, «серого» приспособленца-читателя помоями и клеймит ренегатов-эмигрантов, завороженно, как зайцы – в пасть удава, глядящих российское телебачение и мечтающих о российских тиражах, гонорарах и прочих материальных благах.
Нравится, то нравится, но справедливо ли это?
По многим вопросам, затронутым в этой редакторской статье, я уже не раз высказывался, не хочу повторяться. Хотя, кое-что не зазорно и повторить...
...
Мне кажется, разделяя литературы на зарубежную и не зарубежную, Владимир не дооценивает или, точнее, упорно стремится не замечать изменений, произошедших за последние 15-20 лет. Изменений, навязанных нам научно-техническим прогрессом. Тема эта бездонная, поэтому кратко коснусь только одного аспекта, важного для нас, авторов.
Писатель нынче пишет не пером и не паркеровской ручкой, не печатает на машинке, а работает на компьютере. Печатает быстро. Свободно манипулирует большими и малыми кусками текста. Мгновенно редактирует. Находит в мировой сети и ассимилирует разнообразные источники – тексты, картинки, фотографии, фильмы. Проверяет орфографию...
Жми кнопку – и вот, твой свежеиспеченный текст уже опубликован и доступен всему челове-честву. Спи спокойно, ты оставил свой след в электронной вечности. Застолбил участок на ноо-сфере Земли.
...
Текст, написанный на компьютере, это, как правило, последовательность абзацев, сохраняющих пропорции свободного поля программы Ворд. Написав и отредактировав абзац – заполнив светлый прямоугольник горизон-тальными полосочками из букв и пробелов – писатель-клавишник переходит к следующему абзацу. Страниц как бы и нет, нет книги, нет бумаги, есть только подат-ливая прямоугольная белизна, легко прострачиваемая буквенным швом...
...
Автор, пишущий на компьютере, невольно стремится к краткости, ясности, точности. Длинные тексты читать на мониторе трудно... муторно... И свои и чужие.
Тащить героя и его душевный мусор по сотне страниц?
Описывать, описывать, описывать...
Загонять читателя как лошадь диалогами...
Извольте, извольте...
Любой, даже поэтический, текст, написанный на компьютере, получает характер сообщения, месседжа. Романы скукоживаются в рассказы, рассказы превращается в байки. Набившие оскомину идеалистические рассуждения – постепенно сходят на нет...
...
Пишущий на компьютере «художественную литературу» не запечатлевает нетленку на бумаго-папирусе, а играет себе как безумец виртуальными сущностями в виртуальном пространстве, перебирает как четки ряды возможностей, мыслит не столько фразами-предложениями, сколько текучими периодами, легко деформируемыми блоками. Летучими стаями мушек-слов.
Он не борется с сопротивлением бумаги, с нежеланием написанного текста быть измененным.
Смыслы-смыслецы вторят эхом в прямоугольных клетках абзацев...
Как крылатые фурии носятся от стенки к стенке опьяненные неслыханной свободой слова... фразы... А вслед за ними – поте-рявшие суть и судьбу герои-фантомы, коллизии без коллизии, отголоски чувств, скорлупки пережитого...
Компьютерная материализация мысли коварно легка...
...
Конечно, автору, по мартышечьей привычке, хочется взять в руки собственную книгу, ощутить ее вес, понюхать запах бумаги и краски, потрепать и погладить ее как девушку, насладиться обложкой, шрифтом, иллюстрациями и собственным именем на титульной странице...
Но доступность произведения мировому читателю перевешивает соблазны производить бумажные глыбы. Ведь везде, где есть интернет, и в Австралии и в джунглях Амазонки и в Южной Африке и на полярных станциях плоды твоего клавостука могут если и не прочитать, то хотя бы «открыть» аборигены-полиглоты или рассеянные по всему свету «русскоязычные» ...
Интернет размыл границы на карте ноосферы настолько, насколько это вообще возможно. Нет больше читателя в России и читателя вне России. Все, кто может читать по-русски, ВСЕ могут прочесть статью Батшева в Литературном европейце за номером 184.
Мне, как я много раз подчеркивал, глубоко отвратительна путинская Россия, но читатель – такой ли, сякой ли – везде читатель, и если я пишу по-русски, то для всех способных меня прочитать, вне зависимости от места прописки их телесных болванов.
Поэтому надо ставить вопрос не о будущем зарубежной или подпутинской литературы, а о будущем литературы вообще. Ставить воп-рос надо, а отвечать на него не стоит.
Курей смешить...
...
Писатель должен публиковаться на бумаге там, где может. А если бесплатно не печатают, можно и заплатить раз-другой за публикацию. Почему нет? Публикация – радость для писателя, а за радости надо платить.
Но если вы, господа, публикуетесь на подлые путинские деньги – в чекистских журналах, издательствах – то вы, как грубо говорит мой парижский друг Амурский - КОЗЛЫ.
...
В заключение мне тоже хочется, пусть и легонько, но пнуть серебряным копытцем подпутинскую литературу в ее упрямую морду.
Литературу эту я не читал и читать не буду, тошно, а вот по нескольку абзацев – трех-четырех сотен современных российских авторов, и «гениев» и «середняков» и «мелкой рыбешки» – все-таки прочел.
Что же в этом словесном массиве такого особенно плохого?
Стремление писать непременно гениально, круто, мощно, плотно, широко, глубоко.
Объять необъятное. Поставить свою, непременно жирную точку, над всеми «i», стреножить, ошарашить, оглушить, вырубить, скрутить в бараний рог, замочить в сортире...
Но главное – писать круто, круто, круто!
Круче Достоевского! Безумнее Гоголя! Соленее Салтыкова! Шире Толстого! Похабнее Баркова! Туберкулезнее Чехова! Космичнее Хлебникова! Плотнее Платонова! Занимательнее Булгакова! Абсурд-нее Хармса! Жестче Зазубрина! Монархичнее Солоневича! Реалис-тичнее Астафьева!
Поистине, современная русская литература – это литература литературных паханов.
Написанная литературными шес-терками, в смрадном пароксизме безнадежно запущенной мании величия.
Глядят в наполеоны... Алчут метафизические сокровища нахрапом заграбастать также, как заграбастали свои миллиарды абрамовичи-путины.
Хотят круто-круто, а получается кудряво, бессмысленно, многословно, провинциально...
Позволю себе процитировать мое письмо об одном подобном современном московском писателе-наполеоне....
«Вся его система самоодурачивания и самовосхваления разрушается как карточный домик, если он слышит или читает о себе хоть одно едкое критическое словечко. В этом и слабость подобной высокопарщины, подобных демагогических систем – из них как из ванны вся влага вытекает, если одна трещинка, дырочка – хоть с иголочное ушко – появляется...
Нельзя строить себе пирамиды – ни каменные, ни словесные. Мышка хвостиком вильнет и все посыпется...
Писатель вправе о себе писать только иронично или самоуничижительно – потому что он хуже всех (особенно хорошо это просекли Гоголь и его хвост – Достоевский). Баста. Бумагомарака-клавостукалка. Если писатель не понимает, что любые его писания – вред, бред, нечто заведомо отрицательное, а сам он паразит, лишний человек, вампир и палач, то он вдобавку еще и болван.
Писать можно только в надежде, что где-то есть драгоценный читатель, лучший, чем ты человек... В нем-то, в его душе, твой текст «закончится», обретет наконец форму и покой...
А К. – весь жар и жир – все-все-все – хочет подгрести под себя, его терзает комплекс демиурга, творящего из слова миры, а свое творчество он понимает вроде как построение многослойного словесного золотого саркофага литературного фараона... комичная картина